— Не поверю, — вмешался в дискуссию Арбенин, поднимаясь по лестнице. И спокойно, без эмоций, как о прошлогоднем снеге на улице, который плохо тает: — Ты иди, Вик, собирай вещи и уезжай. Вадь, пошли, что ли, чайку попьем, или хочешь чего покрепче? Не спится что-то.
— Покрепче, — отозвался Вадим.
Сашку будить не стали. Вадим прихватил из гостевого бара бутылку хорошего коньяка, расположились в кухне, закуску грамотную организовали — Вадиму под коньячок, а Денису есть захотелось.
Виктория собиралась громко, шумно, демонстративно, хлопала дверями межкомнатными и дверцами шкафов, бегала к машине, небольшой «хонде», которую Денис подарил ей в прошлом году, еще громче хлопала дверцами машины.
Арбенину надоело.
— Я сейчас, — сказал он Вадиму.
Вошел в гардеробную в холле, где Виктория укладывала в две большие сумки вещи, повыхватывал с вешалок то, что она еще собрать не успела, затолкал как попало в одну из сумок.
— Что ты делаешь?! — истерически заверещала она.
Денис сгреб с полок ее обувь, какое-то оставшееся шмотье, затолкал в другую сумку, поднял одной рукой обе сумки, другой ухватил Викторию за локоть и потащил через прихожую на выход.
— Отпусти меня, урод! — орала она.
В прихожей, прислонившись плечом к стене, стоял Вадим и наблюдал «прощание славянки». Денис ногой распахнул входную дверь, протащил вырывающуюся и голосящую Викторию к машине. Багажник уже был полон, и он заметил торчащие из одной сумки канделябры, которые месяц назад купил у знакомого антиквара для большой гостиной.
— Воровать грех! — усмехнулся он.
— Да пошел ты, козел! — огрызнулась Виктория.
Он не стал доставать канделябры и другие сумки проверять не стал. Да хоть что пусть увозит! Захлопнул багажник, бросил сумки на заднее сиденье.
— Чего ждешь? — спросил у стоявшей рядом Виктории.
— Ты… — начала что-то обвинительное она.
— Мне неинтересно, — перебил Денис.
Затолкал ее в машину, захлопнул дверцы переднюю и заднюю и пошел открывать ворота. Она сидела, но мотор не заводила. Он вздохнул. Вернулся, вытащил ее из-за руля, забрал ключи из руки, сам выехал за ворота, оставил машину заведенной с распахнутой водительской дверцей.
Виктория плакала. Денис взял ее повыше локтя, вывел за ворота, оставил возле машины, запер ворота и вернулся в дом.
— Теперь можно спокойно поесть! — сказал Вадиму, из окна наблюдавшему отбытие бывшей возлюбленной.
— Что за шум в засаде? — спускаясь со второго этажа и затягивая пояс халата, командирским тоном спросил Сашка. — Демаскируетесь?
— Вот теперь точно можно поесть и выпить! — подвел итог Вадим.
Уже под утро рассветное, когда Сашка заснул — «Всего на пять сек!» — опустив голову на скрещенные на столе руки, захмелевший Вадим, подводя итог ночных разговоров, поделился выстраданным жизненным опытом:
— Я тебе вот что скажу, Ден! Искать надо не любовь безумную, а свою женщину! Ту, что уважает тебя и дело, которое ты делаешь! И ты чтобы ее уважал, и ее работу, и жизнь! А любовь — это потом. Вон я пол-Союза перетрахал и дважды женат был, и оба раза по большой любви, без дураков! И что? Людка любила меня до не знаю чего и скандалила, ругалась, недовольна всегда была. А вторая, Лерка, та тихая. Тихо любила и все что-то требовала, тихо — «бу-бу-бу-бу, я ж тебя люблю, а ты меня не очень», и на работе я сутками, и ей мало внимания уделяю! Любовь, значит, такая! И на хрена она! Свою надо искать! Чтоб прощать умела, принимала, какой есть, уважала, а любовь, она из уважения вырастет и настоящая, без требований и условий. Мы ведь с тобой, Ден, не сильно отличаемся. То, что я стрекозлом по бабам прыгаю, меня счастливым не сделало. И, знаешь, я и третий раз женюсь, да только вряд ли свою встречу. Таким, как я, с этим не везет, мы, видать, удачу свою по койкам разменяли. А вот такие мужики, как ты, Ден, своих-то и находя-я-ят! Уж поверь мне. А Вику не жалей, была и сгинула, все через это проходят, на каждого мужика по восемь стерв расчетливых найдется!
— Все! — решил Денис. — Отбой!
Он помог мужикам подняться наверх, по комнатам, навел на кухне порядок, забрался в постель и обнаружил, что, кроме облегчения, ничего не чувствует, без всякого анализа и ковыряний душевных.
И аминь!
Рассвет выбеливал небо, розовел горизонт, загомонили робкие замерзшие птицы. Денис посмотрел в даль, уже ясно обозначенную начинающимся утром.
Хорошо. Чисто в душе.
Он переменился за эту ночь.
Нет, понял Денис, он переменился, когда поцеловал Лену первый раз, и менялся с той минуты и до сего момента, узнавая себя иного.
Денис понимал, принимал и прочувствовал то, что Елена Невельская подарила ему, сама не понимая своего дара, — сво-бо-ду!
От смирения перед своей ущербностью, свободу от жизни в половину сдерживаемого дыхания, от ущемленности душевной, от горя накопившегося.
По его работам, по тем произведениям, что он сделал, она поняла, услышала и увидела его настоящего, такого, какой есть! И спровоцировала поток воспоминаний, подтолкнула непонятным образом, и помогла выпустить, пережить наново, очищая прошлое и отпуская его, наконец, со спокойной душой.
Арбенин стал иным. Собой, настоящим, не только в работе, где он воплощался искренне в каждом миллиметре изделия, но и в жизни.
— Спасибо тебе, девочка, — тихо произнес он, посылая благодарность в чистое небо, расцветающее яркими всполохами встающего солнца.
Лена изводилась с самого утра непонятным, маетным каким-то ожиданием.
Вчера, вернувшись домой, опустошенная после вспышки негодования, сказала Ваське: «Устала очень». Приняла душ и отправилась спать, уверенная, что не заснет, переживая и все еще там находясь, в сегодняшних неожиданных событиях, но стоило головой дотронуться подушки, и она отключилась мгновенно.